Ирина Асаба - Амнезия [СИ]
— А дальше что? Куда-то бы надо съездить. Надоело в родных "пенатах", — размышлял он, наблюдая за прижившимися у отделения беспризорными собаками, затеявшими с воронами игру. Вороны дергали псов за хвосты, таким маневром отвлекая бобиков от еды, а сами в это время норовили утащить из их мисок съестное. Эта сцена его развеселила, и почему-то вспомнилось детство. Вспомнился "живой уголок" в школе, вспомнился Пончик…
Пончиком звался его дружок Яков Шереметьев. В детстве Яшка страдал ожирением, и к нему намертво приклеилась неприятная кондитерская кличка. Позже, гормоны вошли в норму, и Шереметьев превратился в обычного, средней полноты мужика, хотя кличка за ним так и осталась. В девятом классе у Яшки умерла мать, растившая сына одна и его забрала к себе в бывший Калинин, ныне Тверь, тетка. Там он поступил в институт и удачно женился, в прямом и переносном смысле. Папахен невесты чего-то там возглавлял и поэтому финансовое положение у молодой семьи, было довольно стабильным. Это позволило новоиспеченному зятю, успешно окончить мед, а потом и аспирантуру на кафедре психологии. В итоге, к тридцати трем годам, он заведовал психбольницей и пользовался в городе заслуженным уважением. С женой у него тоже оказалось все в порядке. Лиля души не чаяла в своем принце и до сих пор смотрела на него сквозь розовые очки. Яков, на протяжении десяти лет их брака, продолжал оставаться для нее самым умным, самым образцовым и самым порядочным. Многое соответствовало действительности, а на мелочи она не обращала внимания и была как бы выше этого. Так что насчет гостеприимства в этом доме, Чернову сомневаться не приходилось. Насколько он помнил, отпуск Яшка планировал в августе и приглашал его к себе. На даче у тверского медицинского светила, Чернов еще не был, хотя друг не раз соблазнял его чудной природой на речке Тьмака, где и находился недавно выстроенный особняк. Приятель рассказывал о необыкновенной рыбалке, грибах, размером с кастрюлю, а может быть и охоте, если он успеет купить заветное ружьишко.
Попрощавшись с сослуживцами, Чернов поехал домой, напоминая себе зайти к соседям и сообщить о неудачном результате поиска и договоренности с врачом. Настя, узнав, что "Костика" никто не разыскивает, расстроилась. А после ухода Чернова объявила родителям, что милиция просила ее взять над потерявшимся парнем шефство. Настина мама тут же проявила участие и стала хлопотать, собирая мальчику в больницу передачу. Так что судьба "Костика" на ближайшее время была более менее определена.
После недолгих раздумий Чернов все же решился ехать в Тверь. В Питере ему делать было нечего. Ну, не по музеям же ходить, в самом деле? — В Тверь, так в Тверь! — окончательно решил он и сообщил телефонным звонком приятелю о своем визите. Пончик обрадовался и стал вопить в трубку, что все подготовит к его приезду и что ни на каких Канарах они лучше отдохнуть не смогут, так как в заповедных Тверских лесах.
Сборы были недолгими. Сбегав в соседствующий с домом супермаркет, Юрий купил подарки для приятеля, его жены и сына — первоклассника Мишки. Дело было трудным и заняло довольно много времени. Пончику он приобрел самый лучший табак, который был в магазине, Лиле меховые тапочки местного производства, а пацану бинокль Canon c оптическим стабилизатором изображения и с восьмикратным увеличением. Потом он позвонил на вокзал, узнал номер поезда и время отправления. Затем сделал другие необходимые звонки, один из которых своей подруге Марине. Та посопела от обиды в трубку, потом смилостивилась и попрощалась с Черновым ласково, умоляя его не забывать сослуживцев и себя — любящую и надеясь любимую. Через час Юрий, побросав в сумку пару рубашек, старые джинсы и прочую мелочь, поехал на вокзал, где без проблем купил билет до Москвы и успел к отправлению вечернего поезда. До столицы Чернов доехал без приключений, добирая часы сна не полученные во время своей тяжелой работы.
МОСКВА
Пересадка в Москве была неприятна тем, что разница между прибывшим и отправляющимся поездами, была в три часа. Их надо было куда-то потратить. С одной стороны три часа довольно продолжительный отрезок времени, а с другой, далеко от вокзала не уедешь, потому что его, то есть времени, маловато. Вокзальная суета раздражала. Вокруг терлись личности жуликоватого вида, и все время норовили чего-нибудь украсть у приезжего. Проститутки подросткового возраста бросали в его сторону призывные взгляды и сдували на него с ладошек воздушные поцелуи. Все это было знакомо и неинтересно. Забросив сумку за плечо, Он пошел назад к перрону, надеясь найти укромный уголок и переждать разрыв в отправлении поездов. В конце платформы стояла похожая на беззубую старуху лавочка, зияющая провалами оторванных досок. Чернов плюхнул на нее сумку и откинулся на спинку. Вокзальной суеты здесь уже не было, но жизнь продолжалась. Своя жизнь, путейная. Обходчик простукивал колеса поезда дальнего следования, уборщик шел вдоль путей и собирал в огромный пакет из-под "Педи гри" мусор, две молоденькие проводницы в форменных костюмчиках курили, высунувшись в вагонное окно и сладко позевывали. Все были при деле, только одна фигура диссонировала в рабочей атмосфере путейцев. Мужчина среднего возраста в клетчатой байковой рубахе, но без штанов, мотался по рельсам от одного вагона к другому, дергал за ручки дверей, тщетно пытаясь их открыть. Проводницы прыснули от смеха, увидев тощие босые ноги и неприкрытое добро, выглядывающее из-под рубахи.
— Дядь! — дробно смеялась белокурая проводница. — Где ж тебя так раздели? В карты, что ли проигрался или из баньки без исподнего ушел?
— Да нет! — вторила другая, — он от любовницы в таком виде сбежал, когда их ейный муж застукал.
— Ты чего в вагон рвешься? К нам, что ли захотел? Мы девушки строгие, за просто так не продаемся. Тебе мужик сначала штаны найти надо, а потом по бабам шнырять, — смеялись проводницы.
Но мужчина на их смешки не обращал внимания, а упорно крутил и рвал на себя ручки вагона. Обходчик тронул его за плечо и окликнул.
— Мил человек. Тебе чего здеся надо? В вагонах портки не валяются. Ты вспомни сначала, где их забыл, да найди их. Ты откуда такой? Где бруки посеял?
Мужчина перестал дергать ручку и удивленно посмотрел на обходчика. Потом, проследив глазами за его взглядом, увидел свой оголенный предмет мужской гордости и прикрыл его руками.
— Да ты чего молчишь? — снова пытался добиться от него ответа, обходчик. — Язык что ли ча проглотил? А может ты из этих, из безпамятных будешь?
Мужчина снова недоуменно посмотрел на него и сев на блестевшую стальным блеском рельсу, заплакал. Он упер лицо в широкие ладони и через небольшие промежутки времени вздрагивал широкой спиной и передергивал плечами.
